Лунные люди [= Люди с Луны] [The Moon Men] - Эдгар Берроуз

— Что такое?! — воскликнул Ор-тис. — Что тебя так рассмешило?

— Обвинение, — ответил я.

— А что здесь смешного? — спросил он снова. Людей расстреливали и за меньшее, людей, и не подозревавших о совершенном преступлении.

— Я не мешал представителю закона исполнять свои обязанности, — сказал я. — В обязанности сборщика налогов не входит распределение мест на рынке, правда ведь? Наше место мы занимали в течение трех поколений. Я спрашиваю тебя, Ор-тис, это так?

Ор-тис вскочил со своего места.

— Как ты смеешь обращаться ко мне подобным образом? — закричал он.

Остальные повернули ко мне перепуганные, стуча по столу своими грязными руками, крича и возмущаясь моим поведением; но я держал голову так высоко, как поклялся делать до самой смерти.

Наконец они поутихли, и я снова задал вопрос Ор-тису, ожидая услышать от него ответ.

— Нет, — наконец признал он. — Только Тейвос может сделать это — Тейвос или комендант.

— Значит я не сопротивлялся представителю закона, — парировал я, — тем, что отказался покинуть свое собственное место. И теперь следующий вопрос: разве сыр — смертельное оружие?

Они все согласились, что нет.

— Он потребовал подарок от моего отца, — пояснил я, — и мне пришлось бросить ему сыр. Он не имел по закону никакого права требовать его, но я бросил и попал ему в лицо. Согласен, это так же незаконно, как и его требование. Я знаю свои права по закону и хочу, чтобы они соблюдались.

С ними никогда не говорили подобным образом, и внезапно я понял, что это мой единственный шанс справиться с этими существами. Они были моральными — как, впрочем, и физическими — трусами. Они не могли спокойно видеть честного бесстрашного человека. И, действительно, они начали выказывать признаки растерянности. Они знали, что я прав, и не могли бороться со мной, пока я не окажусь на коленях. У них не хватало смелости что-либо возразить мне.

Естественно, они тут же принялись искать козла отпущения, и Ор-тис недолго колебался — его ненавидящий взгляд остановился на Сооре.

— Это человек говорит правду? — заорал он на сборщика налогов. — Ты отобрал его место? Он не совершил ничего большего, а просто бросил тебе сыр?

Соор — трус перед вышестоящими начальниками — залился краской и задрожал.

— Он пытался убить меня, — слабо пробормотал сборщик налогов, — и он чуть не убил Брата Вонбулена.

Тогда я рассказал, что произошло. Я говорил убедительным тоном и старался держать себя в руках. Я не боялся их, и они знали это. Иногда мне казалось, что они страшатся самой этой правды, словно во мне было что-то, что могло причинить им вред; они ведь всегда боялись революции. Вот почему они загнали нас так низко.

Приговор гласил: я могу идти, но должен помнить, если я не буду адресоваться к своим согражданам, как к братьям, то буду наказан. Даже тогда я парировал и сказал, что не могу называть человека братом, если он мне не брат.

Все дело было фарсом; но вообще все суды были фарсом, только, как правило, шутка всегда кончалась плохо для обвиняемого. Их никто не уважал, как, по-моему, уважали суды в прошлые времена. Ведь здесь не было ни порядка ни системы.

Мне пришлось проделать пешком всю дорогу домой — новое доказательство справедливости правосудия — и я пришел через час или два после ужина. Дома я обнаружил Молли, Джима и Хуану. Было заметно, что мать плакала. И она снова заплакала, едва увидев меня. Бедная матушка! Иногда я думаю: неужели во все времена материнство было сущим наказанием; но нет, этого не могло быть, иначе человеческая раса вымерла бы задолго до появления калкаров.

Джим рассказал им, что случилось на рынке — эпизод с быком, встреча с Вонбуленом и, наконец, с Соором. И впервые в моей жизни я слышал, как отец смеется. Хуана тоже улыбалась; но все находились еще под воздействием страха, еще не покинувшего их, и наконец Молли произнесла:

— Они еще достанут нас, Джулиан. Но за то, что ты сделал, уже и не жалко умереть.

— Да! — воскликнул отец, — после этого я могу отправляться к мяснику с улыбкой на устах. Он сделал то, что я всегда мечтал сделать; но не смел. И если я трус, то хотя бы могу благодарить Бога, что породил из своих чресел такого смелого и бесстрашного мужчину.

— Ты не трус! — воскликнул я, а мать посмотрела на меня и улыбнулась. Я был рад, что высказался.

Вы можете не понять, что имел в виду отец, говоря «отправиться к мяснику», но тут все просто. Производство боеприпасов — давно потерянное искусство. Особенно боеприпасов сильного действия, которые любит использовать Каш гвардия. Их складируют в хранилищах, сохранившихся с древнейших времен — миллионы и миллионы — они не смогли бы использовать ружья, если бы у них не было боеприпасов. Они используют патроны только в случае крайней необходимости, и взвод, выстроившийся для расстрела, такой же анахронизм, как летающие машины или автомобили. Они перерезают горло, когда казнят нас, и человек, совершающий это, известен под названием «мясник».

Я проводил домой Джима, Молли и Хуану; но меня волновала только Хуана. Снова я заметил, как странная магнетическая сила притягивает меня к ней так, что я спотыкаюсь на каждом шагу. Я протягивал свою руку в надежде прикоснуться к ее руке, и чувствовал себя на верху блаженства при каждом прикосновении. Я не мог не заметить, что Хуана не обращала внимания на мою неловкость, и, видимо, не возражала против моих попыток; но я боялся — боялся, что она заметит, и боялся, что не заметит. Я прекрасно мог справиться с лошадьми, козами или Адскими собаками; но не слишком хорошо — с девушками.

Мы говорили о многом, и я знал ее взгляды и убеждения так же, как она знала мои, и когда мы прощались, я спросил, пойдет ли она со мной завтра, в первое воскресенье месяца. Она знала, что я имею в виду и сказала, что обязательно пойдет. Я отправился домой очень счастливый, потому что знал: она и я будем сражаться против общего врага бок о бок — и рука об руку заглянем в глаза Мрачному Потрошителю, и черт бы все побрал!

По пути домой я обогнал Питера Йохансена, направлявшегося к нашему дому. Я видел, что он не ожидал увидеть меня, так как Питер пустился в долгое и путаное объяснение, почему он находится здесь ночью; а я первым делом спросил его, что за дело приводит его сюда так часто после захода солнца.

Я видел, как он краснеет, даже в темноте.

— Почему? — воскликнул он. — Первый раз за многие месяцы я вышел после ужина! — Что-то в его поведении заставило меня не выдержать, и я высказал ему все, что было у меня на душе.

— Ты лжешь! — крикнул я. — Ты лжешь, проклятый шпион!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});